Я сказал с арены, что мир изменился.
Городскую стену растащили на кирпичи. Кругом
мобильные телефоны, девочки в майках и эти - как
их - автомобили... Но вновь звучит слово "дух"
- слово, пахнущее нафталином. Вы прочитали три
строки и уже можете "рассуждать": что
нафталин вовсе не стар; что я спрашивал о
внутренних изменениях, а дух как раз внутри...
Говорю прямо:
1. Есть тело и есть разум; нет места для
духа, и духа нет.
2. Хоть его и нет, дух надо выгнать с
пляжа: слова и дела ДОСТОЙНЫ слово и дело (тело и
вещи).
О достоинстве речи и достоинстве
тела. Тело, лижущее реквизит; на коленях на
кафельном полу; голодное; зеленое, грязное;
жирное, в халате - это известно.
Недорасшифрованные тексты древности,
сто раз перепереведенные и процензурованные - в
виде священных "озвучиваемые" с амвонов;
неграмотный бред совковых ачарьев - несомненно,
слово - и тоже почитаемое как священное. Известно
и это, но требует выяснения и достойно
обсуждения. После слова "достоинство" в
нашем разговоре появилось слово "почтение".
"Почтение", "уважение", "ублажение"
- я с сомнением взвешиваю на ладонях эти слова.
Потом отряхиваю и умываю руки, которыми я буду
касаться кожи женщин и гривы коня. Но сомнение
остается: "почтение"... "Почитание",
"прочитание", "прочтение"? То, что я
считаю достойным быть в жизни не меньше любви,
всякого дела и всякой игры? Предположение о
не-достоинстве чтения укрепляет Ницше: "Еще
одно поколение читателей - и сам дух начнет
смердеть".
Это сказано о читателях - возможно, с
писателями дело обстоит по-другому. Но так ли
плохи читатели ? Чтение книги мало отличается от
слушания песни; слушание - от пения; все это - от
танца (который применяется для выбора партнера
или для выполнения ритуала). Не-писательство
относительно: повседневные словесные выражения
и популярные песенки тоже вид литературы. Не
перестаю удивляться большому числу
"шлягеров". Видно, слова лучше всего
подходят как раз для стихов.
Танец, предназначенный для
выполнения ритуала. Ритуал, и невразумительное,
поэтическое слово, и ритм - то, чем в какое-то
время мы "познаем мир", или, вернее,
относимся к миру. Всего лишь в какое-то время!
Таков наш способ начинать познание. Ритуал и миф
не враги, а стадии науки; в науке полно мифов и
ритуалов. Мы все еще прочитываем мир так же, как
прочитываем танец. И мы так недавно (и по
неизвестной причине) начали думать.
Обоснованы ли разделения? "Мир" и
его "читатель", "познание",
"прочтение"; интерпретация и
сочинительство; достоинство речи и достоинство
тела. Вместе с Хайдеггером используем помощь
самого языка, называющего "вещь" и
"речь" одним словом. Для нас не-говорящее нам
тело лишь предмет; говорящие вещи освещены
светом жизни. Вещи освещаются вестью. Вещество
о-существляется словом.
Где здесь смерть и где огонь? Ритуал
осуществляет сожжение тех, чья весть опасна.
Опасен даже включенный фонарик в пустой
квартире; и я не хочу, чтобы для вас эти времена
возвращались. Что о-существляется этим ритуалом?
Сожжение о-существляет и о-веществляет новую
вещь, отличную от бытовых речей и живого тела.
Я называю недостойными всякое
евангелие и всякое одухотворение. Мы можем
завоевать любовь и страну; придать камням форму
собора; решить задачу и раскрыть обман. Вместо
этого вы примысливаете к миру (вернее,
осуществляете ритуалом) что-нибудь простое и
"на шару" покорное: резиновую подругу; мысль,
не требующую размышления; счастье, не требующее
никаких усилий. Вы с помощью духовных занятий
хотите попасть в какой-то другой мир, минуя этот.
Ведь в вашем хилом теле содержится могучий дух!
Есть другие моря и страны; другое мышление и
другая свобода; существа с огнем на лице и среди
них женщины, не похожие на маячащих в алкогольном
бреду. И вправду "есть миры иные". Но как вы
пройдете туда, не овладевшие травой и морем, и кто
пустит туда вас, обремененных жиром и
оскверненных должностями? Вы не можете прочитать
эту книгу - эти лес и народ, но хотите читать те,
что лучше - писать их? Или с вас достаточно тех,
что легче? Другие миры еще впереди.
Интеллект (который я не отделяю от
мира) ничего не может примыслить к миру. Это не
противоречие, а скорее определение интеллекта; и
он пока слаб. Мы не можем удержать в памяти и
нескольких понятий. Мы забыли и не понимаем
многое из того, что уже было открыто. Из того, что
сказано ясно и вовсе не утеряно, мы помним лишь
то, что случайно ухитрились понять (или это нам
показалось). Но потом остаются уже только эти
неполные мысли, недочитанные фразы. Мое
беспокойство - видеть в старинных книгах не
открытия, а всего лишь мудрость, или все тот же
дух.
Мы пока еще запутываемся в словах. Не
отличаем одних вещей от других; слов от вещей;
подвластных слов от неподвластных вещей;
неподвластности вещей от пока еще неиспытанной
подвластности слов. Слово, бумага и
членораздельная речь вызывают недоверие и страх
(священный трепет).
Слово вызывает знакомую всем
народную ненависть. Это подтверждает мое
наблюдение: религия уже осознается как насилие.
Представлять религию как имманентную
человеческой природе общепринято и противоречит
"социализму"; раньше это было просто
добропорядочно. Думаю, что любая религия (а не
только римская и греческая) - вполне осознаваемый
официоз.
Хотим мы этого или нет, но среди вещей
жизни есть меч. Утрачиваемую силу меча
восполняют ложью слов. Слова, уличенные во лжи и
бессмыслице, оправдывают скрытым могуществом
духа. Недостойным словам уже не верят; их все
меньше боятся; только одухотворенные писатель и
(громко-)говоритель все еще - иногда -
воспринимаются как представители
сверх-естественных (тех, кто хочет быть важнее
пути и мелочей вашей жизни).
Для кого я написал это эссе и что это
за бой с ветряными мельницами? Я не высокомерен:
писал для тех, кто еще одержим солитером духа - у
меня тоже есть кое-какой дух.
Как изгнать то, чего нет?
Речь может идти, очевидно, только о названиях. Я
возвращаюсь в прекрасное время антракта, под
стены Фромборка. С северной башни видны
Балтийское море и пока еще пустой пляж. Так вот, я
НАЗЫВАЮ достойными Олимпиаду тел и диспут умов:
кто победил, тот вопреки своей слабости силен.
Силой предшественников и собственной властью
изгоняю с пляжа весь чистый и нечистый дух, и
исправляю ошибку формулировки: он смердил не
нафталином, а дустом.