Тихо.
Подкрались через балку.
Два больших и семь малых камнеметов
прекратив линеить сонную траву, вместе со ста
пятьюдесятью ночными бойцами разглядывают
спокойствие вражеских костров. Смерть
приготовлена. Слабый щелчок включения динамиков,
Рявкаю:
– Огонь.
Гоня перед собой тишину, глухими
стуками разрядились камнеметы - несколько
секунд. И перезарядка окончена, когда в готском
лагере вдоль пути огненных нефтяных языков
начинается паника.
Еще один залп. Еще.
В предсмертные ложа теперь кладутся
камни и машины уже не оглядываясь на команды
стреляют вразнобой, постепенно раздвигая
площадь обстрела вглюбь чужого лагеря.
– Давай.
Слепой сотник поднял меч и привстал
на стременах вслед за своим сухим гарканьем.
Его конь дернулся, повалил своего
всадника обратно в седло и конница рухнула в
прохваченный огненными шрамами лагерь. Машины
замолчали.
Для "ночных" главное в таком
ударе не задерживаться наодном месте.
Сонный враг вскакивает, ищет и боится
увидеть выползающий из темноты сомкнутый строй.
Не воспринимая двух-трех скачущих неизвестно
куда чужих солдат, он и не думает на них
бросаться. И шарахаясь взглядом по сторонам, так
и не найдя этот строй и ничего не успев понять от
таких же мечущихся товарищей, катится с ночным
дротиком в плече.
Камнеметы вновь начинают стрелять
когда дается зеленая ракета и "ночные"
выведя из строя каждый по десятку человек и отбив
весь сон остальным, вытекают обратно.
И напоследок - длиннющая трассирующая
очередь из автомата - "это чтобы некоторым
горячим головам не вздумалось пойти провожать
нас до лагеря".
Удается выйти без сколько-нибудь
серьезных потерь.
При отступлении на одном из малых
камнеметов сломалась ось и его оставуили пылать
одного в ночной степи.
– Атик.
Ты со своими и Аером - по центру, там по
всем подозрениям у готов будет главный удар.
– Я лучше к камнеметам...
– Твоя страсть к спецэффектам не ко
времени.
Там будет Сидинис.
Варвар отвернулся.
– Атик!
– Да? - обиженно (по скифской привычке
молниеносно обижаться) дернул космами Атик.
– Ты не против если там будет
работать Сидинис? (Капитан штурмовиков улыбается
- "что мы интересно делим?"). Скиф отвернулся
снова:
– Не против.
– Вы!
Начальник фаланги и так смотрит прямо
в командирскую переносицу.
– Тебе правый фланг - рядом с Фазодом.
Он уже готовится. Только еще раз напомни старому
хрычу что он действует лишь после сигнала.
– Понял.
– И сам не лезь там.
– Хорошо.
– И прошу... - это уже ко всем: -
Напомните своим десятникам - "играем" только
до полудня. Потом отступаем в город. Иначе
фаланга не выдержит - зажарится в панцирях если
будем стоять дольше. Аер. Это и тебя касается.
Чуть что - через Фазода самостоятельно дашь
приказ к отходу. Запомнил?
– Да.
– А вы... - собирательным полукругом
снова востанавливаю на себе капитанские взгляды:
- не пропустите. Ну, все кажется?
Тогда по частям...
Потрепанное утро.
Против наших протянувшихся по степи
восьми шеренг стоял двухметровый слой смерти из
человеческих тел глухо и невыразительно
терявшийся в белых утренних выдохах своих
воинов.
Неравномерно, сначала проверочно
качнувшись и дернувшись сразу в нескольких
местах, противник своим движением сперва
заставил прищуриться глаза, а затем несколько
запоздавшим разноцветным гулом поверг на колени
слух.
Первым в площадь поражения входит их
правый фланг. Там где против них стоит большая
часть машин. Первый залп полетел в этот людской
оползень, нашивая смутное и недоверчивое
беспокойство на их равнение и когда достиг гущи
врагов, я перевел взгляд на тех, кто приближался к
центру, ко мне.
Оборачиваюсь на свои шеренги:
На груди блик от солнца у всех на
одном месте. Цепочка выкриков и три ряда копий
уставились вперед, ни одно не выходит дальше
другого ни на сантиметр.
Двести метров.
Долетают знакомые оттенки команд.
Стройный щелк арбалетов и стальные
штыри густо срываются в эти метры. Взбив кровавую
пену в передних рядах тонут в их раздраженном
стремлении врезаться в нас побыстрее.
Нажатие кнопки выпускает из
динамиков море. "Теперь посмотрим".
Пролетев вдоль земли под стрелами его
волны забились между сваями криков топя и нас и
готов в своих водоворотах. От меня хлынули во все
стороны и покатились по головам.
Пятьдесят шагов.
Вот они.
– Огонь - перекрывает из динамиков
весь шум.
– Огонь! - и обжигая холодом десны,
крик ударяется об землю, взрывается и шрапнелью
бьет по ушам. Сильная автоматная отдача
дергается в руках и глотает последние звуки, -
"Огонь" - ору, но "слышу" только
раззинутый судорогой рот.
Криком и ревом заглушать волны:
– Вперед, Урда, Банзай, Фая...
Ближе всех успевает добежать один
человек и его отчаянные движения пробиваются
пулевыми разрывами по телу. "И опять вглубь".
Как близко падают.
"Чего-то перестало хватать. Ах
да..." - автомат не дергается и последним это
понимает вхолостую давящий курок палец.
Двойка магазинов переворачивается
неразряжонной стороной и сознанию спуском
возвращается четкость: расстреливаются те, кто
успел приблизится ближе всего:
"больше стрельбы, больше огня,
больше металла прям в лица" - в автоматном
упоении ствол выдвигается вперед, но отборные
десятки держатся рядом. Сотни три готских трупов
уже мешают пулям, и спохватившись, стрельба
переводится в стороны.
Заклинило.
Со вспыхнувшей злобой меняю магазин.
От новой стрельбы злость не проходит. Из готской
середины напирают и выдавливая свои передние
ряды под очереди. Автомат в левую руку. Срывы с
пояса гранат, и без разбора - в противную глубину.
Готские ряды прорастают лесом взрывов, надо
швырять и швырять, украшая эти смертельные кусты
обломками человеческих тел.
Кажется это было заметно с обоих
сторон. Всем, кроме тех, кто умирал сейчас под
ударами камнеметов.
Готы подходят вплотную по всему
фронту.
– Огонь - ору едва слышно самому.
Но синхронно рявкают капитаны и левый
косой залп приглашает легко прикрыться от него
щитами. Но через мгновенье каждый арбалетный
участок по всему протяжению стреляет не в лоб, а в
прекрасно незащещенную сторону, и железные
стрелы смертельно воя наконечниками понеслись в
правые бока, руки. Виски, сваливая готов в трупные
баррикады. Снова передышка.
И натиск.
– Впере - од -
Фаланга ударила навстречу, кувыркая
готов об их трупы несколько метров. А они рвутся в
ее копья. Грохот столкнувшихся живых стен
вбирает. Заглушает отдельное напряжение каждого
человека.
Готы не могут поверить в
неприступность нашей узкой линии и лезут, с
механическим упорством насаживая
впередистоящего на железный наконечник, чтобы
еще через секунду оказаться на его же месте.
Короткими, более выверенными
очередями расстреливаются еще четыре магазина.
На мое место становится десятка штурмовиков и
пол сотни готов уничтожается не медленнее. Чем
под автоматным огнем. Отхожу за спины, Сигнальной
ракетой - на правый фланг - Фазоду.
Болезненно, но автомат не нужен.
Вытащил акинак - он нетерпеливо глянул в толпу.
Левой руке достался АПС.
И обратно в гущу.
Наши расступились и сразу несколько
готов (мертвецов конечно - подсказывают из левой
ладони) попытались броситься в образовавшуюся
щель. Не останавливаясь, по трупам - на них.
Рука треснула в локте, кисть
подскочила и АПС выпрямился. Глянул на чужое
приближение: - "Огонь".
Пять человек падают, а шестой с
всекунду возникшей верой в чудеса опустил
оружие. С налета бью его акинаком в самую точку
груди через основание ребер и меч с хрустом вошел
в тело, сбил с ног.
Справа, преодолев шум боя долетает
сигнал.
Фазод с конницей вмялся в еще не
развернувшийся фланг противника.
Фаланга сжимает суставы десяток,
размыкается и из последних сил пробивает в
готской массе множество участков в которые тут
же бросается пехота.
Копейщики могут немного отдохнуть
пока штурмовики не начнут выдыхаться.
Минут двадцать драка в окружении
сверкающих акинаков и мечей.
Руки уже устают, но ловят движениями
какой-то такт. Устают все больше от наступающего
им на пятки темпа, чуть не падают, но сцепляют в
привкусе зубы и злобе на этот привкус
поддерживают и вдруг даже увеличивают темп.
Зубам еще больней и челюсти наливаются тяжестью
зубных объятий. Кругом сверкание мечей: - тонет,
захлебывается, и снова тонет в чужих телах - один
из них мой.
Бой на кучах трупов. Наши и готы то тут
то там: цепляются, падают, и поднимаются далеко не
всегда.
Надо продвинуться вперед или назад.
Если стоять на месте - на этих кучах, строй
фаланги неизбежно поламается. Новый
ожесточенный напор противника заставляет
выбрать отступление.
"Разумеется".
До нас, готы проложили себе мечами не
одну сотню километров, и мы для них не более чем
очередное препятствие.
Общий сигнал.
Штурмовики ныряют в выздоровевшую
фалангу которая тут же смыкается. Сунувшегося
было следом врага сбивает свежий поток стрел.
Работа камнеметов заметна и отсюда.
С другой стороны - что у Фазода?
Прихожу в себя позади двух рубящихся
десяток. Страшная жара - спека. Что-то с сонцем -
наверно у него поднялась температура и оно
начало бредить жаром. Над полем стоит серый туман
пыли, а у меня под ногами чавкает-чавкает кровь
мертвых и еще живых.
Взгляд от омерзения вверх - и
натыкается... Кто же это там?, какие сумасшедшие?
Окруженные со всех сторон кажется...
да - феодосийцы и не пытаются уйти за щиты.
Остались на месте с Зидиком еще с первой атаки и
рубятся по колено в мертвецах.
Пора вводить подкрепления.
Двадцать отрядов по тридцать человек
расставлены позади строя на всем протяжении.
Мини-кусочки фаланги.
Слева что-то покривилось.
Зидик кричит в мою сторону.
Отмахнулся насмерть от кого-то, вот еще раз
мелькнул и пропал. Дьявол. Быстрее. Прорыв.
Мельком увидел - Сарад кидает мне
следом двух телохранителей, - Немедленно на тот
участок - на бегу увлекаю за собой восемь стоящих
в ожидании отрядов. Кое-как успеваю перезарядить
пистолет.
Готы пробили наш строй. Из только что
подведенных групп брошено и погибают срезу три.
Несколько дробящихся импульсов
сознания и глазами овладевает странное
мелькание золотого шлема у камнеметов. Это Атик.
Увел во внезапную давку у машин еще пять
неиспользованных частей.
Кругом сумасшествие боя. А черт, - нога
проваливается между трупами. Вытащил. И как бы не
упасть, все таки поскользнулся на перерезанной
глотке упав коленом в чужое мертвое лицо. И по
приблизившимся вплотную готам - очередь, все
двадцать патронов. Пистолет за спину.
Камнеметы захлебываются один за
другим. В готском напоре слышится радость.
Чиркнул по громкости - максимум, до
края: - до края вселенной и уже ни черта не слыша-
музыка внятна где-то на краю горизонта: пугает
далекий полет камней на левом и чужих коней на
правом фланге; и рванул с грохотом в эти лица - по
ним, между ними с диким пропуском смерти
мелькающего железа перед собой, избавляясь от
последних гранат, чтобы вызвать передышку и
вытащив из мертвецов маленький скифский щит,
снова подняться - вперед.
Вот он. Гот прикрывается щитом. Одним
ударом щит надвое, вторым голову. Справа
прилетает вражий меч. Без размаха - по грубой
варварской руке, и кисть с зажатым оружием по
инерции слабо ударяется по моему шлему и
пролетает дальше, наискосок вниз - замазав
кисточкой обрезанных вен бронестекло. Третий
верно думая пробежать уже по моему трупу не
рассчитал, и слету пробивает себе лицо об
выставленный акинак, медленно - сколько осталось
жить, сознавая трагичную медлительность своей
реакции.
Острое мелькание, удар копья в грудь,
небо неестественно резко дернулось вперед и
опрокинувшись к ногам остановилось.
Выпрямить его помогает
телохранитель, и тут-же погибает прикрывая меня
второй.
– Впере - е - о...
Лохматая голова ускользающе ныряет
под мой меч. Ну тогда щитом в уже налетающую
паганую рожу. И вскользь догоняю острым по шее.
Головы, плечи, головы, шеи, и резко
вдруг чья-то грудь.
Мимо очередного подставленного меча -
по плечу: акинак останавливается в середине
груди не осилив одну из железных пластин. Рука по
локоть в крови соскальзывает с его липкой ручки.
Рывком вытащил. Громадное тело мертвеца валится
под напором закрывая собой пространство. Сзади
кто-то поддержал. Переступаю через свалившийся
труп чуть не зацепившись за располосованное
плечо. Чтобы рубить следующего.
В мелькающую за пыльным стеклом шлема
глубину. У меня нет рук. Я их только вижу. Как они
ослабели. Поднимаются железом и от них в стороны,
то приближаясь то удаляясь падают трупы: все
медленнее, медленнее. Перед замученными потом
глазами - серый кусок стекла - за ними бешенное
движение.
Стенки шлема накалились - не
приоткрою - задохнусь: - Тьфу! - во рту пригоршня
пыли.
Рука вяло поднимается. Кажется не
выдержала ниточка волокон на передней дельте -
обжигающе разорвалась и плеснула уксусными
обрывками вокруг себя. И эту каплю подкожного яда
я разгоняю ускоренными взмахами. Вот кажется
рассосалось по плечу. Налипла кое-где цементным
раствором на срывающих дыханье мышцах.
Кто-то проснулся, и все стало
царапающе четко:
Враги.
Тело слушается лишь нервов и
действует само.:
Крушить!, Всех!, И этого и этого и ты...
...чуть не падаю под его ударом. Но
отчетливость злобы не проходит и голова до
которой боль тела не дошла, истерично
злорадствует: - выпрямляюсь так и не разобравшись
чем я сейчас чувствую - головой или телом и срезаю
варварскую башку.
Рублю вперед, а проскочив лишнее,
исправляю возвращаясь рукой по сторонам.
И удар...
Сознание переглотнуло темноту...
Стою и чтобы не упасть, упираюсь рукой
в землю, но она исхитрилась, качнула горизонт мне
за затылок, вырвалась из под ног и крутанувшись,
ударила в лицо.
Свет. Слабые кусочки света стиснутые
руками, ногами и кусками тел. Слева кажется давит
не так сильно и пробую двинуться туда. Повернул
голову и кусочки сложились в обрывок неба.
Вылезаю. Бок не чувствуется совсем.
Осматриваюсь: - то ли совершенно рухнувший дом, то
ли тупик разбитой улицы сплошь заваленный
мертвецами. "Осторожней!" За стеной кто-то
медленно идет. Наплевать. Слабо опускаюсь на
трупы. Стена под плечом давно остыла, спокойно
жду кто же появится в проломе.
Осторожно заглянув и не заметив
движения, на гору тел вскарабкалась какая-то
девчонка. Рассеянно глянула по сторонам:
постояла задумавшись в какую сторону ей
спуститься.
Тактично медленно отрываю голову от
стены. Мое усилие замечено, и спасибо всем
греческим, римским, "каким еще?" - якутским
богам, не испугало.
Снял шлем и кое-как встал.
С ее стороны доносится несмелое:
– А я знаю кто ты. Тебя искали...
"Боги, еще раз спасибо. Надеюсь вы
не отобрали у меня умения говорить..." Сейчас ни
за какую часть тела нельзя ручаться: - Ты сама
откуда? - вслух, и удачно.
– Из Ольвии.
– Мы в городе?
– Не-е.
"Слава богу".
– А до города далеко?
– Не-а. А то бы меня тетка не пустила.
– Поможешь мне?
Несколько раз быстро кивает.
Это всего лишь колония полиса.
Мы бредем старательно выбирая глазки
земли которыми она выглядывает на нас из под
трупов.
– А вон Ольвия, - показывает ребенок.
Действительно. Город. Но что-то
отвлекает.
Недалеко от входа начинается
странная складка петляющей прочь от ворот
сглаженной, широкой насыпи. И через секунду
подтянув взгляд вдоль нее поближе к себе, понимаю
что неестественная для таких размеров
правильность этой складки (вблизи уже и не
складки а холмов) образована очень
целеустремленным нагромождением трупов. А
вдалеке - взгляд невольно цепляется за тяжелый
вырост со сломанным позвоночником камнемета в
центре, вырост который мягкой умиротворенностью
размывается по степи.
"Неужели все было там?"
Еле виден стоит еще один обломок
камнемета. Машина словно наклонилась, и со вкусом
поедает трупы не обращая внимания на жиденькие
тени изредка шатающихся людей.
"Не смотреть". Скорее в город.
– Ты как? ...ты живой? - по лицу Атика
перебегают настолько изумленные морщины, что он
сразу стареет и становится похожим на своего
дядьку.
– Ладно, потом, ...Собирай всех у меня. -
язык как и ноги отказывается подчиняться
ослабевшим усилиям: - ...а ты, ...я думал порубят
тебя там, ...у камнеметов.
Мои слова помогают занять его лицо
привычной усмешке: - Еще чего, - и скиф выхватив у
кого-то из солдат коня, уносится в городские
кварталы: - Я мигом!
– Я вот здесь живу, - сказала Ль (хотя,
разве она представлялась?, не помню, но знаю точно
что ее так зовут) когда мы проходили мимо
очередного дома. Надо проверить:
– Ль.
– А? - "откликнулась - все
нормально".
– Иди если хочешь. Спасибо, дальше я
сам.
Девочка несколько раз оглянувшись,
скрылась за тяжелыми воротами.
Через несколько шагов оборачиваюсь, и
застигнутая врасплох головка юркнула за дверь.
Наш дом. Три солдата. Смотрят, смотрят
как мимо проходит их "ожившее" начальство.
Одно лицо вроде знакомо. Но нет ни сил ни хотения
вспоминать.
Внутрь.
По короткому залу и туда - дальше.
Спальня. На кровати свернувшись спит маленькая
девочка. Личиком на краешке кровати - к окну.
Неслышно - только складки одеяла слегка
вздрогнули, сажусь рядом. Подушка тепловлажная.
Трогаю волосики.
Глазки будто ждали мгновенья когда я
моргнул - открыты и маленькая не стесняясь
отбрасывает одеяло, вскакивает; прыгает,
обхватила ослабевшую голову и быстро целует
слезами. Не обращая внимания на то что вчера я
растерял в степи почти всю свою выдержку.
Уже ночь, а мы все сидим пытаясь
жалкими словами выгнать в темень страшное вчера.
Маленькая в темном углу на диване, слушает.
– ...а потом те бросили свою по-моему
самую лучшую тысячу и тебя перестало быть
слышно... И началась вторая часть спектакля.
– А сколько их было всего?
– Три.
– Да. - Сарад чтоб разбавить тяжесть
пережитого, налил вина: - Готы ввели ударную
тысячу и все равно что выбросили нашему старику
под копыта. Ты же его знаешь - Слепой он и есть
слепой - даже мы еле успели расступиться, а то бы
многих затылков не досчитались.
– А вот готы расступиться не
надумали. Ты бы видел что с ними творилось когда
они признали ребят Слепого по их ночной вылазке...
– ... а вечером три сотни пехоты и
полста конницы Фазода пошли тебя искать.
В основном танаисцы, - сказал Атик.
– Ну а варвары понятное дело нас не
пускали, - подхватил Сарад: - Так и ходили -
передние прокладывают дорогу туда где тебя
последний раз слышали днем, а задние ищут твое
тело и отбиваются от наседающих готов.
– Да уж я видел следы ваших поисков.
– Там где-то и Сидинис погиб, - тихо
сказал Зидик: - а где - никто не знает. Мидоний до
сих пор лазит по полям, ищет его.
Тихо.
Молчим.
В кубке дрожит, случайно заглянув
туда, огонек свечи. Почти никто не пьет.
Утро.
Стены будто наклонились, всю ночь
прислушиваясь к нашим разговорам, да так и
застыли, не смея выпрямиться.
За столом осталось несколько человек.
Сарад и Атик не спят. Тихо переговариваются.
Надо поднять голову, но как же тяжело.
Атик поворачивается на хрустшейных позвонков.
– Надо бы за город сходить, - кубок
тяжелее чем голова, отпил раз: вроде лучше. Сарад
продолжает смотреть в расплывающуюся на столе
лужу.
– Глянем свежими глазами на
подгнивающие плоды наших достижений.
Маленькая проснулась и упросила
взять с собой.
Вниз, по городу проходим мимо дома с
узкими воротами. Я наклоняюсь к ребенку:
– Там в степи страшно, - она думает что
я пытаюсь оставить ее в городе и отрицательно
качает; - Хочешь, давай я позову из этого дома
девочку, она уже это видела и с ней ты не будешь
бояться. Ее зовут Ль, правда интересное имя? - а ну
попробуй крикнуть. - Маленькая пробует, ничего не
получается, но она согласна.
Через пять минут догоняем ушедших
вперед офицеров. Дети идут рядом передо мной и
разговаривают пока не смело.
– А ну давайте, быстрее за теми
дядями, - мягко подгоняю их и сам прибавляю шагу.
Разбухшая телами степь.
В таких количествах под Ольвией
резали лет пятьсот назад македонцев.
Сладковатое болото разлагающихся
запахов - ровно по щиколотки.
Останавливаемся: - брода нет.
– Ну что, пошли?
И наши тела было отпрянув,
поколебались и двинулись в приторную гадость.
"Как я мог тут ходить, держать
оружие?" - нога ищет и с отвращением наступает
на живот мертвеца.
Остальные идут так же.
Оборачиваюсь к спутникам:
– Сегодня же надо начинать расчистку.
Сперва хотя бы перед городом.
И через пару-тройку спотыканий,
добавляю:
– ...и платить по количеству собранных
тел,
"это ж не выносимо"
– ...можно золотом,
"ну и вонь":
– ...и молоко за вредность. -
не выдержав, я останавливаюсь.
Атик трогает мой локоть:
– Мидоний.
Метрах в полторастах сидит человек.
Нас не замечает.
Идем к нему. Притихшие девочки сзади.
Да, это Мидоний. Перед до середины
освобожденным телом Сидиниса. Остальное - пояс и
ноги намертво зажаты в застывшем слое. "Как он
может здесь сидеть? У него наверняка сейчас в
голове..."
Зидик присел рядом:
– Пробовал вытащить?
– Да. - глухо выдавливает юноша: -
Бесполезно.
– Пойдешь с нами или потом?
Он отрицательно качает головой. Жаль
парня.
Когда мы возвращались, Зидик шел
позади всех. Что-то почувствовав, он обернулся и
не сдержал крика. Мы бросились обратно
бесцеремонно прыгая по трупам.
Мидоний лежал с перерезанным горлом и
тоскливо помаргивал на нас веками. Кто-то
принялся перевязывать рану. А меня что-то очень
вовремя заставило через силу отвернуться.
Город опустел. Почти все население и
большая часть войск уже переправлены в города
Таврии, и я возвращаюсь из гавани по безлюдным
улицам.
С каждым днем дышать становится все
труднее и трупнее. Дома чуть полегче - постоянно
курятся благовония, но приторные мысли постоянно
бродят за нами по комнатам, липнут и путаются под
ногами.
Вчера, не выдержав. Мы втроем наконец
сбежали из Ольвии на целый день.
Долго ходили по чистому берегу,
смотрели на кувыркающихся в лимане дельфинов. А я
к тому же глядел на прыгающих по камням двух
девочек и сравнивал - "Похоже".
Навстречу проходит знакомый с
топазом на мизинце - (без работы здесь). Кивнул. И
прохожу к своему дому.
Теперь тихо, чтобы не услышали внутри,
пробираюсь по безмолвным клавишам ступенек в
зал. Дальше спальня. Чтобы не выдать себя и
чувствуя сквозь одежду прохладу полу, животом
неслышно - на мрамор. Вот так.
Небольшая щелочка в двери.
Рассевшись с ногами на кровати друг
против друга, девочки с сосредоточенным детским
интересом вырезают из лоскутков какую-то ерунду
и тихо переговариваются. "" чем же? Милые
мои... Кажется обо мне"" Маленькая хозяйка
хозяйских сердец не отрываясь от своей кучки
цветных обрывков продолжает с серьезным лицом:
– Он бывает делает это со мной по
нескольку раз в день. - отвлеклась (какой
интересный лоскуток "Дальше!" : - А однажды
достал после этого акинак, подержал над огнем и
приложил к груди, - она показывает сдвинув
платьице: - вот сюда. Там даже след остался.
Он например выступал на
соревнованиях стихов и я там была, а дядя Сарад
мне потом рассказывал что был вторым. Зидика
помнишь, мы ходили в поле, - в ответ у Ль
соскальзывает с плеч несколько прядей волос, -
Так вот, он его обогнал.
– А ты, - перебила Ль: - говорила что
раньше...
– Ну как ты не понимаешь, -
возмутилась маленькая: - Он Шанс и Надежда. Он мне
рассказывал такие сказки в которых можно никогда
не умирать. А еще - он все равно меня любит.
О шансах и надеждах.
Глава 1 - О чудесах как
доказательстве.
А может быть действительно?
Нет, вы только представьте...
Просыпаемся в одно прекрасное утро, а
нас как воздух окружают чудеса. Или пусть даже и
одно, но совершенно явственное чудо. На
осмысление такого ахового дела уйдут понятно
несколько минут: (утрем холодный пот, убавим
дрожь в коленях) придем в себя и... - Наконец-то!, -
кажется дождались, - теперь, с таким-то
доказательством в глазах - конец всем спорам,
никаких сомнений. Бог есть! Всевышний существует.
Философы уволены, гадалки - в отпуск,
открылась суть вещей: - все люди - братья. Каждый в
отдельности естественно припомнит, что Дарвину
он лично никогда не доверял. Теперь двух мнений
быть не может, - на улицах народ ликует, воры
ворованное дарят, и все в слезах от умиленья. А
дальше вообще все будет просто: народы дружно за
руки возьмутся, и будут строить самый светлый из
миров. И будет...
Но стоп, стоп. Пожалуй хватит. Такая
речь достойна Августина, но уж никак не трезвого
подхода. Идея может быть и хороша (все чудеса -
есть доказательство материальности добра), но не
живуча, а трезвости мешают поэтизмы. Откажемся от
них.
Итак, приступим заново...
К примеру если завтра бы взошло три
солнца, - такой восход мог быть бы истолкован как
чудо - проявление первичности сознания? Пожалуй -
да. Но на наделю, и не больше. Затем найдутся
толкователи с дипломами, которые понятно
разъяснят такое безусловно редкое, но вполне увы
научное явление природы. И поостудят головы
горячие... "Да это разве чудо?" - они скажут: -
Вот если что-нибудь попроще и попреземленней...
Ну мы то вольны чудеса выдумывать.
Попробуем? Попреземленнее... Пример второй.
Допустим не по всей на этот раз Земле,
а лишь в отдельно взятом городе - вдруг весь
асфальт стал золото-серебряным. Причем 550-ой
пробы. (Шучу). На первый взгляд - ведь явнейшее
чудо. И что-же. Кто-то свяжет это с Истинным
Владыкой? Или возможно бросится молиться? То есть
конечно бросится... Но к киркам и лопатам. Ну а
когда дороги раскурочат - то к автоматам и ножам.
А отдышавшись? Может быть тогда вспомнят
Всевышнего? Вполне возможно. Вспомнят. Кто
больше, и чего успел наковырять. Вот так...
Я не ошибся? Снова что-то не выходит?
Масштаб наверное не тот. Вот разве что осталось
рассмотреть как отразится невероятное событие в
глазах отдельно взятого прохожего. Хотя бы вот в
моих глазах.
Положим я сегодня выхожу за хлебом, а
мне навстречу в лестничном пролете - тиранозавр
(чтоб было почудесней - ) в смокинге... И просит
закурить... И русским языком притом.
Событие и ситуация чудесная, слов нет.
Но кроме "Ну и ну" и "Ни фига себе..."
эмоций ведь не вызовет. И более того... Все дальше
отходя от своего подъезда - с курящим монстром
(сигарету кстати бы я дал) я стал бы вспоминать
кто мне подсыпал в чай щепотку мухоморов и точно
ли забивка моей "примы" не с конопляного
лужка или полянки. И это были бы естественные
мысли. Грибочки - да, курение не заводской начинки
- может быть, но милые читатели, помилуйте, -
причем здесь Бог? Одна галлюцинация. Скорей
подумаешь что Чуйскую долину подожгли, а ночью
ветер был с востока. И только...
Ну, а серьезно.
Как доказательство существования
Всевышнего нам чудеса хоть что-нибудь дадут? Из
страха или из любви к нему мы станем добрыми от
этих доказательств? И остановит чудо хоть одну
войну?
Пожалуй, если искренне - то нет. Как не
печально. Но ни в мыслях наших ни тем более в
делах добра нам это не прибавит. Еще раз
повторюсь - как не печально...
А может быть мы ищем, да не там.
Добро-то ведь расплывчатая штука.
Вот было б например хорошим делом
дать чудеса кому-нибудь из нас? Заманчиво и очень
перспективно. Но чем это закончится, Добром ли?
Глава 2 - Об исполнении желаний.
(Сказка)
Жил-был один человек. Имени его никто
не помнил, а сам он откликался на Приятеля: "Эй,
Приятель!", "Пойдем выпьем Приятель" - и он
шел.
Приятель был совсем еще не старым
человеком - почти что молодым - сколько ему лет он
и сам не знал, потому что время вел по
фотографиям. Была у него такая странность.
Фотографии Приятель вешал на стены, а когда его
спрашивали о прошлом, отвечал - "Это было до
моего первого удивления, а вот то сразу после
второго". Знакомые знали, что если их Приятель
удивлялся то сразу же бежал фотографироваться,
поэтому все сразу понимали. Всего на стене висели
три фотографии. Три удивления Приятеля начиная с
рождения и вплоть до одного невероятного
четверга. В тот день наш приятель пошел в музей
(по четвергам - бесплатно). И так случилось, что
заснул в одном из залов. С кем не бывает. И вот то
ли во сне. То ли сразу после пробуждения, еще
неуспев открыть глаза, он услышал удивительные
вещи. Приятный голос сообщал кому-то "...что
запахи не умирают никогда", и жаль что этот
говорящий не имеет запаха. "...Но если бы
нашелся человек, который поцеловал бы меня в лоб
и губы, то он бы никогда не постарел..."
Тут наш приятель открыл глаза и видит,
что уже наступил вечер, посетителей в музее нет.
Только он один и две скульптуры в центре зала.
"Риск нужно сводить к нулю" - сказал наш
герой и расцеловался с обеими. Нужно ли говорить,
что на следующий день у него на стене появился
четвертый фотопортрет? - с остатками вчерашних
удивлений.
Прошло несколько лет.
Количество приятельских лиц на
стенке удивлений увеличилось. Но странное дело -
судя по ним он не старел. Как и было обещано.
Вскоре подобную странность заметили знакомые и
Приятелю пришлось отшучиваться. А затем он
задумался... Похоже статуя не наврала, но что же со
всем этим делать дальше?
Целый месяц ушел на проработку этого
вопроса, и только с принятым решением Приятель
начал действовать.
Перво-наперво он переехал в другой
город где его никто не знал и решил не торопиться:
впереди-то - вечность.
Свой первый миллион он сколотил на
исходе одного людского поколения. Со словами:
"Чему быть - того не миновать" - он сыграл на
бирже и заработал состояние. К своей цели он шел
медленно. Но верно.
Мимо проносились годы и человеческие
судьбы, и если первое в лице Приятеля следов не
оставляло, то людские жизни опадали ему в душу
листьями. Их шелест научил Приятеля быть мудрым.
Тайны людских поступков и желаний без скрипа
отворяли передним ворота.
И вот настало время выйти из тени.
Со своим опытом и капиталом Приятель
начал карьеру политика и не прошло двух
солнечных затмений, как занял президентский
пост. В четыре отведенных ему года он научил
сограждан быть счастливыми. Многие добились того
чего хотели, питом законным и легальным способом.
Дело дошло до того, что люди из благополучных
государств спешили выучить язык Приятеля, или
хотя бы получить двойное подданство. Но сам он
думал по другому. Изумив всех - не став
переизбираться, Приятель поступил не иначе как
уехал в Анкару и там принял турецкое гражданство.
Нужно ли говорить кто стал следующим главой
правительства этой страны? Да, наш скромный герой
научился очаровывать людей. И такой финт
политических взлетов он проделал несколько раз
на разных континентах. Такой приятный, милый.
Молодой политик - ну как такого было не избрать.
Но нет монет с одной лишь стороной, а
там где дождь, - там часто есть и радуга...
Пришло время когда приятельская
молодость стала бросаться в глаза, а кое-кому -
даже колоть зрачки. Особенно косились отцы
церкви. На пресс-конференциях задавались
неуместные вопросы, и шутки Приятеля о чудесах
пластических хирургов больше улыбок не вызывали.
Тогда он сдался и опустив музейные подробности
поведал все... После предъявления пожелтевших
документов, ему поверили. Проблема улетучилась.
Не сразу, о конечно же не сразу
Приятель согласился на председательство (с
его-то опытом) в Лиге Наций. Сперва он твердо
заявил что не будет выделять один народ перед
другим, - что в общем всем понравилось. А затем
началась новая эра в истории планеты.
В первую очередь Приятель Мира
постирал границы во всем мире. Он предложил
богатым регионам помочь беднейшим. Он
организовал такой всепланетарный аппарат по
управлению делами, что как-то сами собой
отыскивались достойные организаторы и
управленцы. Труднее было подавить национальные
конфликты, но и с этим делом наш Всемирный
Председатель справился. А именно... Выдав как-то
сентенцию: "Любая кровь дурна не более чем
золото в монете", - Приятель обязался
выплачивать вступающим в смешанные браки от
воюющих сторон такие суммы, что вскорости
отбилась вся охота воевать. Последние вспышки
экстремизма угасли вместе с нуждой.
Теперь пожалуй самое время спросить:
забыл ли он свои удивления на стенах?, предал ли
он их? Нет, - скажу я вам - и еще раз нет. Как можно?
Просто сейчас Приятель перенес их в собственный
дворец, стал более придирчивым в своих исканиях и
призывал к себе фотографа гораздо реже чем до
этого.
Много чего случилось за то время
когда одна из стен дворца от потолка до пола была
заклеяна портретами...
Седели трещинами камни и умирали
убитые учеными сенсации. Менялось лицо Земли и
облик наций. Британия перестала быть островом, а
археологи раскопали второе - подлинное завещание
Чингис-хана. Один из его постулатов гласил: "Не
верьте ничему, и даже смерти". Когда однажды
вечером Приятель про это узнал, то принял
брошенный через тысячелетья вызов, и со словами:
"Нет, есть конечно что-то там, в том - то что мы
Ничто зовем" - пустился во все тяжкие. Целое
столетье он провел прыгая с парашутом и
переплывая в одиночку океаны. Он поднимался на
вершины мира и погружался в желобы - вплоть до
Марианских. В Намибии раскапывая рухнувшую
цивилизацию, Приятель подхватил какую-то
болезнь, и только тут по настоящему перепугался.
Ему ведь обещалась молодость, а не бессмертие.
Выжив, он начал заниматься медициной и вскорости
умел лечить больных одним прикосновением.
Переключившись на проблемы космоса, он создал
ракеты, и перед тем как рухнули три пирамиды у
Каира, слетал к десятку звезд - добавил для своей
коллекции пять фотографий. В одну из ночей
взглянув в глаза двух созданных им Лун, Приятель
понял, что отныне нет проблемы, которые он не
решил бы. А время шло...
Однажды он обедал на мосту из
собственных волос - над Гибралтаром. Сидел и
наблюдал как океан в который раз меняет
направление течений. Жевал и думал: "Ну а
дальше что? Какой еще сюрприз урвать у
вечности?" И показался пресным вдруг ему обед
как поцелуй седеющей любовницы. Настолько
пресным, что Приятель заказал вина, и сплюнув в
Африкусперва, затем в Европу, десерт свой
ограничил рюмкой яда.
И выпил... И конечно умер...
Такая вот нелепая концовка.
Нелепая?! Ответь читатель, только
искренне.
Как это не прискорбно, но похоже, что
исполнение желаний человека ведет куда угодно,
только не к добру. Мечты и корни наших (лучших!)
побуждений растут на почве зла. Едва
исполнившись, нас травят до смерти...
Так может оборвать такие корни? Или
назвать смертельно-ядовитый грунт по имени. А
дальше просто отказаться от него...
Глава 3 - О худшем из пороков.
А в самом деле, где же корни зла?
Много философов, попов и докторов
пыталось осветить эту проблему. Признаться я и
сам кое-что слышал и читал на эту тему. Не очень
правда пристально, но все же... вполне достаточно
чтоб опровергнуть пару главных заблуждений.
Одно из главных - основа
побудительных мотивов человека диктуется
влечением полов. Ну вы-то помните эту теорию. Ее
не раз опровергали евнухи. Кастраты проходящие
по службе гораздо выше секс-гигантов. Ну и какие
же мотивы ими двигали?, - когда все
"побудители" отрезаны. А ведь немало было и
министров и визирей в среднем роде. Теория
влечения полов недоучла их. Забудем ее ложь.
Возьмем идею номер два. Она по крайней
мере романтична. Звучит дословно так:
"...Конечно трусость худший из пороков". И это
безусловно близко к истине. И в самом деле... Разве
не достойны восхищенья те кто не трусил
проходить сквозь штормы и гоненья, непонимание
людей, костры и зависть. Без их бесстрашия не
видеть нам Америки, не делать и космических
открытий. Казалось бы - ну вот пример для
подражаний. Отбросить трусость и вперед - дорогой
мужества. Да, но по тем дорогам кроме Магеланов
идут самоубийцы с горлорезами. Одни с
бесстрашием губя себя, другие же других губя. Я б
лично не хотел быть камикадзе. Пусть даже и
бесстрашным...
Так что же нам отбросить чтоб стать
добрыми? Что подлинно ведет людей по жизни - к
смерти?
Отвечу как первейший из софистов и
как последний бакалавр теологических наук. Все
то что есть сознательного в людях - от гордости.
От гордости их мысли и поступки. Попытки жалкие
не вспоминать о смерти, и прятаться за гордые
дела свои - от гордости. А проявления этих попыток
конечно разные. Да вы и сами с этим согласитесь.
Только поискренней задумайтесь.
Глава 4 - О добре.
Ну это самое простое из всего.
Любые человеческие действия которые
при многократном их увеличении не причиняют вред
и сохраняют свою ценность, я первый назову
добром. Никто не возражает?, - к примеру взяв
людской поступок или вещь устроить им проверку
умножением. А там посмотрим на бесценность наших
ценностей... Или на глупость беготни за ними.
Вот взять хотя бы скупердяя, да и
спросить: "А хорошо иметь, ну скажем, сейф с
алмазами?" Он скажет: "Да, пожалуй это
хорошо". Да и любой другой на его месте
наверное ответит точно так же. Но если увеличить
тот же сейф до уровня вагона, а после взять, да и
раздать на всех желающих. Шесть миллиардов
бриллиантовых вагонов. Что, это тоже будет
хорошо? Пожалуй что и нет. Скорей проблематично. И
не смешно не только для Де Бирс...
Или другой пример. Вот говорят что
очень хорошо иметь детей. Отлично. А почему же
люди не стремятся иметь таких "хорошестей"
побольше? Хотя бы тысяч десять? Или двадцать? И
даже если б были средства содержать их, я
сомневаюсь чтобы что-то согласился назвать
хорошенькой подобную затею.
А может я не там ищу добро? Не там
выискиваю истину и цель? ...Чтоб необычную
проблему рассмотреть, возможно нужно развести
костры понеобычней? А то ведь кто угодно называет
один одно добром, другой другое. Ну вот тогда еще
одна проверочка... С кострами...
Допустим жил-да-был один добряк. Пожил
и умер. Проходит время - попадает в ад. А там емуи
заявляют: "Тут слух прошел, что ты добрейший
человек. Это как, правда?" - добряк застенчиво
кивнет, - "А правда то что ты молился часто, вдов
не обижал, и помогал калекам и убогим?" - и
добрый малый честно скажет: "Да, помогал".
"Прекрасно. За добрые дела и ты добро получишь.
Добро ведь отвращения не вызывает?" - "Нет"
- "Ну вот и хорошо. Бери любые пять минут на
выбор из своей жизни добрых дел и пребывай в
Своем добре. Целую Вечность..."
И что добрейший мой читатель выбрал
бы ты?...
Глава 5
Путь.
Итак, напомню до чего мы докатились,
что мы на данный момент выяснили:
1.Никаких доказательств
существования Создателя как физической силы,
практически быть не может.
2.Все людские побуждения (включая
благородные) смертны, и ведут своего хозяина в
могилу.
3.Основы человеческих желаний -
гордость.
4.По формуле- добра не может быть
излишне много, - надежда только на людские
стремления до добра не доведет.
Теперь осталось проложить наш путь по
этим маякам и попытаться выйти к цели. Сперва
теоретически.
Начать можно и так:
"Цель Бога (Сознательного Добра) в
его увеличении. Размножаться или умирать Добро
не может. Прогрессом таким образом будет
эволюция меняющейся (смертной) материи в
бессмертную. Эволюция переменной величины в
постоянную. Бессвязных звуков в слово.
Для человека зло и смерть - синонимы.
Корень зла - в гордости. Отказавшись от нее, что в
человеке останется кроме добра? А с точки зрения
Добра зачем тогда умирать такому человеку.
Который сам стал Его частью".
...Но это теория.
На практике все гораздо сложнее.
Рассмотрим поподробнее. Все трудности...
Допустим человек действительно
решился на этот опыт. Эксперимент с вакциной
против смерти. Для этого в первую очередь
необходимо выбрать подходящее место. Желательно
безлюдное, без машин и телевизоров. А то новости,
игра любимой команды, звонки по телефону - сами
понимаете - будут отвлекать. Ведь отказаться то
придется от всего. От всех сознательных
поступков гордости (приводящих рано или поздно к
смерти). В пустыню для этого конечно уезжать не
стоит, а место попустынней думаю всегда найдется.
Итак, девиз этого этапа "Как будет, так и будет.
На какое-то время ни
каких личных порывов или действий.
Проблема встанет перед
экспериментатором через несколько дней: от жажды
или холода - с приходом смерти. Тут все и
выяснится...
Если на данный момент в человеке не
будет и доли эгоизма, то что он (доверяющий
Существующему) почувствует? Что ощутит и кого
вспомнит? Наверно тех кто умирает в эту же минуту.
В отсутствии личной гордости о себе человек не
вспомнит. И это на глазах-то собственной смерти.
Мысли о других. И естественная вслед за этим
жалость. Ко всему смертному. А там где подлинная
жалость - там любовь. Любовь - это Добро. То самое
которое бессмертно. То самое которому просто
нелогично допускать смерть своей новой части. И
даже более того - такому человеку можно доверить
чудеса. Для убеждения смертных пройти его путем.
И стать самим бессмертными.
Похоже на максимализм? ...Конечно!
А еще больше - на любовь.
