"Литературный
полигон"
Дмитрий Щербаков
Судьба
Посвящаю Лене
Г.
Виктор
проводил первые дни июня в одиночестве, на даче.
По сути - это были первые дни, которые ему
полностью удалось в этом году посвятить
пребыванию на природе; а так как природу он любил,
и страстно успел по ней соскучиться, то проводил
эти дни с наслаждением и проносились они так
стремительно, что даже и дух захватывало. Каждый
день он просыпался рано утром; спешно одевался и
завтракал; в пакет укладывал подушку, книгу и
листы бумаги. Оставлял домик, шел либо в рощу,
либо к одинокой березе - огромную и стройную;
уверяю - одну из самых больших берез, которые вам
когда-либо доводилось видеть. На березе он
забирался на навес, в роще же садился на землю,
подставлял подушку к стволу, чтобы удобнее было
сидеть, и писал, так как по призванию своему он
был писателем. Тот большой роман, который он
писал и осенью, и зимой, и весной в городе, не то,
чтобы был каким-то совершенно никчемным романом,
но нельзя было сказать и то, что - это какое-то
выдающееся произведение, которое оставит след в
литературе, и о котором кто-то помянет через
сотню лет. Впрочем, писал он всегда искренне, с
юношеским пылом (ему было двадцать три), а на
природе писание шло также легко, как и движение
облаков, которые время от времени проплывали в
небесной лазури над его головой. Вообще, все эти
дни стояла жара - благодатная на природе, когда
можно укрыться в тени дубравы (или кроны одинокой
березы), и совершенно невыносимая в бетонном
городе...
На этот день, в который все так
всколыхнулось, так сжалось в его сердце, была у
него назначена встреча в городе. В этот самый
день один из его друзей отмечал день рождения, и
еще накануне Виктор решил, что не поедет, не
станет отрываться от благодати природы, ради
того, чтобы посидеть в душной комнате за столом, и
произнести несколько тостов. Накануне, он был
даже уверен в этом; и очень обрадовался, когда
после долгих поисков нашел-таки ручку (старая-то
ручка исписалась, и остались одни карандаши,
которыми писать одно мученье, в окрестностях же
иной ручки было не раздобыть). Однако, проснулся
он в сильном, можно даже сказать - в пронзительном
волнении. Сначала он довольно долго лежал на
кровати, ворочался с боку на бок; потом вскочил, и,
не находя себе места, прошел в другую комнату.
Случайно взгляд его упал на расписание автобусов
до этого неприметно лежавшее на окне, и
обнаружил, что до ближайшего, идущего к городу (не
к его городу, но от которого еще надо было час
потеть в электричке) - до этого автобуса
оставалось сорок минут. И вот, когда он увидел эти
цифры "10:10", то решил, что должен ехать в
город, и поздравить своего друга. Но тут же он
стал сомневаться - стоит ли ехать в эту то жару,
только затем, чтобы соблюсти обычай, когда мог бы
поздравить по возвращении; часы в раскаленных
железных коробках - в автобусах, в электричке, и
это вместо тенистой рощи; вместо пения птиц;
казалось бы - здесь не судьба королевства
решалась; однако, для него эти раздумья в течении
некоторого времени стали главенствующими, и он
страстно кидался из одной крайности в другую. И
уже потом, вспоминая это, он понимал, что вовсе
ему и не хотелось ехать в город, и что он
ухватился за мысль об этой поездке, когда увидел
это расписание автобусного движения, так как не
находил никакой причины того сильного волнения с
которым проснулся, то и нашел причину в том, что
первым подвернулось - в этом дне рождения.
Как бы то ни было, но он
прособирался слишком долго, и когда в
необычайном волнении прибежал к автобусной
остановке, то обнаружил, что автобус уже ушел, он
постоял там некоторое время, потом пошел через
рощу, через поле, к одинокой березе. И он
взобрался на навес, на ее ветвях, и просидел там
целый час, который пролетел совершенно
незаметно. Вместе с пробивающимися между пышных
ветвей лучами солнца, налетали и порывы ветерка,
а крона пела ту причудливую песнь, которую пела
она еще и когда Виктор не был рожден. И этот час
был наполнен действительно мучительными,
сильными, жгущими, рвущими, не размышлениями, а
порывами в душе его; и порывы эти сменяли эти
сменяли один другой столь стремительно, что и
невозможно было за ними уследить. То он порывался
остаться, то уехать; то плыл в какой-то
неопределенности, и все это от того только, что,
как вспоминал он после - он чувствовал, что что-то
должно произойти, что-то очень важное; и он должен
быть в каком-то месте, в какое-то время, и там
что-то должно очень важное свершиться. Но он не
знал, а только смутно предчувствовал, а потому в
душе метался и смотрел на одиноко проплывавшие в
небе прекрасные облака. И тот час, который он
провел на березовом навесе не тянулся мучительно
долго - нет - он пролетел даже через чур
стремительно. Он даже как-то настроился на лад
этих метаний, и он плыл в них, а потом вдруг решил,
что надо ехать, быстро спрыгнул, и едва ли не
бегом устремился через поле.
По дороге, он еще решил забежать на
дачу, пронесся там по комнатам, обнаружил, что
масло оставил лежащим на столе, потом долго
возился с ключом, и вновь бежал к остановке, на
этот раз к маршруту 12:13 (эти цифры он прочел в
прошлый раз на остановке). Бежал и все смотрел на
часы, и видел, что опаздывает, а волнение все
усиливалось, а сердце билось часто-часто; и он еще
каким-то образом думал тогда, что все это из-за
дня рождения. Да разве же могло, из-за дня
рождения?! Тут такое волнение, такой трепет, будто
бы судьба, будто бы целая жизнь решалась... На
остановку он прибежал в 12:20, и там только
обнаружил, что цифру 18 принял за 12, что маршрут в
19:13, а ближайший - в 12:59. И вновь он не знал, ехать
или остаться - вновь метание...
Он окинул взглядом окрестности - от
остановки открывался очень красивый вид. Прямо
за дорогой плавно спускалось вниз поле, этот
спуск оканчивался озером окруженным пышными
деревьями; дальше - еще несколько десятков метров
местность шла прямо, а затем начиналось большое
поле уже под значительным углом идущее вниз;
дальше поднимались увитые лесом холмовые гряды,
которые вновь, верстах в пяти, опадали, и, наконец,
у горизонта взметались высоченными волнами; до
туда было верст десять-пятнадцать, и на этом
расстоянии все покрывалось призрачной синеватой
дымкой - и там видели леса, и даже самые широкие
кроны сливались в единое живое марево, все это
сияло под обильным солнцем, а над горизонтом,
едва не сливаясь с раскаленным небом,
громоздились горообразные, величественные
облака; весь этот простор сиял жаром, а озеро так
и звало искупаться. Виктор решил, что вот
искупается, и тогда окончательно все решит... Вода
оказалась на удивление теплой, а потом он сидел
на берегу, слушал пение птиц, и любовался бликами
воды, проходящих через его закрытые веки. Потом
он быстро оделся, и еще с мокрой головой пошел к
остановке. По дороге же неожиданно пришло такое
решение: "Вот ежели у остановки девушка, тогда
поеду; в любом ином случае - останусь здесь. Его
жизнь не была сколько то разнообразна какими-то
чудесами, а потому он не верил, что сбудется, как
он загадал, что он увидит там одну девушку (а ему,
на самом то деле, даже сердце щемило от какого-то
предчувствия), а он все шел, все метался...
У дороги стояло, клонилось кроною
дерево, а потому Виктор не мог видеть, кто же
находится на остановке, до тех пор, пока не обошел
эту крону. Там действительно была девушка. Больше
никого не было. Вообще, все замерло: не шелестели
деревья, нигде, даже в отдалении, не гудели
двигатели автомобилей. Девушка стояла у обочины
дороги, а у ее ног лежали какие-то сумочки, пакеты,
один большой рюкзак... Виктор был влюбчивым
человеком. Однако, он всегда отдавал себе отчет,
что есть настоящие, сильные чувства, а что есть
обычная животная похоть. Нет - были такие лики, и
они встречались очень-очень редко (раз в
несколько лет), в которые он влюблялся сразу же, и
преданно, всем сердцем; чувствовал, что в этих
ликах сияют души очень близкие ему. Он никогда не
заговаривал с ними, нежно вспоминал, никогда не
забывал... И чувство этой любви, мгновенно
вспыхивающее, было ко всем разное - к кому
сильнее, к кому слабее, но такой мощный, ясный
порыв он чувствовал лишь раз до этого - шесть лет
тому назад - тогда он видел ЕЕ лишь несколько
мгновений, а потом целыми днями летал как на
крыльях, и все думал, что теперь вот начнется
новая, счастливая жизнь... Бывают такие лики, о
которых сразу можно сказать, что человек свят. Да
- именно свят; как-то выделен из однообразной,
серой толпы; выделен высшим провидением... Откуда,
откуда в них это спокойствие; девственная, ясная
кроткость - это ничем неизъяснимое, что
притягивает к себе взоры, и учит умилятся и
верить. Этот незримый для глаз (тем более для
фотоаппаратов) душевный свет; он нежной, мудрой
аурой разлит рядом с такими прекрасными,
Святыми... И Виктор знал человеконенавистников,
он сам презирал толпу - суетную, греховную, в
разладе с природой живущую. Но вот встреча с Нею,
и можно каяться в своих мыслях. Вот она, сияющая
святым светом, более прекрасная, чем сама
природа, стоящая над этой природой; такой была
Беатриче Данте, Лаура у Петрарки. Прекрасные,
святые лики - они не от мира сего; они, поющие об
ином бытии; они, способные через всю жизнь вести к
тому иному бытию, дойти до которого и есть весь
смысл тленной человеческой жизни. Святость эта
не дается прочтением множества умных книг (есть
люди, начитанные, видевшие и лучшие картины и
скульптуры, а все равно - черствые). Откуда этот
свет исходит, я не берусь судить, но, кажется,
все-таки - с самого рождения...
Итак, произошла встреча Виктора и
Святой. Он, конечно, не говорил ей ни слова, он
прошел на остановку и уселся там, в тени, не глядя
на нее, но, все-таки, восторженный, чувствующий ее
присутствие. Тишина... Казалось, они одни были во
всем мире, да и мира не было - да и зачем он, когда
они сами несли в себе миры; и рядом с нею Виктор
чувствовал, что все красоты природы теперь ни к
чему, что она одна несет в себе красоту большую,
нежели вся эта земная природа. Он смотрел на
асфальт, и не видел его - он пребывал в величайшем
творческом напряжении, не двигался, с
благоговением впитывал это мгновение...
А она тоже вошла на остановку, и
встала там, прислонясь к решетке, смотрела через
нее на ветви, словно птица в клети. Словно птица
духа неземного, в клети этого мира. И Виктор
помнил, как он дал себе клятву, что, ежели на
остановке будет девушка, то он обязательно
поедет. Вот он мельком взглянул на ее
многочисленную поклажу, и понял, что понадобится
помощь, чтобы затащить все это в автобус, что он
один, кто может ей помочь. А она безмолвная, ясная:
тихо присела на лавочку, с другой стороны... до
автобуса оставались считанные минуты...
В романе Виктора, герой, влюбленный
в такое же неземное создание, при встрече
разразился сонетами, но то была творческая
фантазия, на деле, в такие мгновения в голове нет
слов, нет мыслей, есть одно всепоглощающее,
сильное чувство, которое можно назвать
"любовью". Но, опять таки - "любовь"
слово, а что значит слово, против чувства?.. Потом
уж можно додумывать, что надо было заговорить, и
прочее... В те мгновенья, Виктор и не думал
говорит, он пребывал в величайшем, но и
прекраснейшем напряжении - в эти мгновенья он
действительно жил, действительно чувствовал!
Да - уже совсем скоро подойдет
автобус, и он будет рядом с нею, и он будет
помогать ей. Уже было когда-то, когда он нашел
такого вот сияющего ясного ангела, и он знал. где
с ней встретится и передал пакет со стихами, а
потом, поддавшись мгновенному порыву, бросился
бежать. Вот и теперь был такой же мгновенный,
могучий порыв: и он помнил, что пообещал, что,
ежели увидит на остановке девушку, так подойдет;
и он понимал, что лишь раз до этого, семь лет назад
испытывал столь же пронзительное, неземное; что
ведь не случайно переплелись их дороги; и не
случайно с утра началось это волнение, метание -
не из-за дня рождения, но из предчувствия этой
встречи он испытывал такое несказанное
напряжение чувств, все это время.
Но и тогда, семь лет тому назад, он
только на мгновенье взглянул на Святую; и теперь
(она даже и не видела его мгновенного взгляда), и
немыслимым казалось ему, что он может быть с нею
рядом, и говорить ей, чтобы то ни было. Да разве же
возможно такое? Да кто он такой? Да как же можно
говорить какие-то слова...
Нет, нет - и вновь тот же порыв что и
в прежние времена подхватил его, и он поднялся, и,
опустив голову, стремительно зашагал прочь. Он
знал, что еще можно вернуться, бегом побежать, и...
она же такая прекрасная душа. "Господи,
господи, примет ли она меня? Да что я думаю -
скорее, скорее прочь!"
Так он прошел маленькую рощицу, и
там остановился, резко обернулся. Видна была
дорога, и весь этот сияющий простор за нею - холмы,
далекие леса... И все билось в его голове: "Ну,
что же ты стоишь - беги же к остановке! Беги из
всех сил, пока она еще там. Ведь, действительно, с
этого мгновенья начнется Новая жизнь; ведь всем
сердцем это чувствуешь. Что же ты?! Давай же,
беги!" И он сделал несколько шагов, и увидел
автобус, в котором уже уезжала Она. Навсегда
уезжала.
Она была одна во всем автобусе.
Сидела, смотрела в окно. Виктор понял, что автобус
должен был подойти, как только он отошел от
остановки, что все это время она ставила в него
свои сумки, да рюкзак. И он знал, что им уже
Никогда в этой жизни не суждено встретится. На
глаза его выступили слезы. Он медленно
повернулся; медленно, не чувствуя жара,
погруженный в свои чувства, пошел от этого места.
Он знал, что память о этой встречи
останется с ним до последнего вздоха, и в душе
своей, все еще чувствуя слезы на глазах, шептал:
- Прости! Прости меня, хотя ты на
меня никогда и не обижалась; и я не берусь судить,
что чувствовала ты в эти мгновенья. Я не знаю даже
твоего имени. Прости же за то, что никогда не
узнаешь моей любви, что она, эта любовь, так и
останется записанной где-то и непрочитанной
тобою, как мертвый слепок, как тень против живого
духа. Прости, что я не буду с тобою в трудные
минуты твоей жизни, не утешу тебя ласковым
словом. Прости, прости меня пожалуйста, за то, что
так и умрут нерожденными все те светлые поэмы и
романы, которые должны были родится в твоем
свете. Я не знаю твоего имени, я не слышал твоего
голоса, да и тот лик, которым я так восторгаюсь -
ведь я же не помню ни одной черточки, ни цвета
волос, и даже очей твоих я не видел. Но знай, знай,
что не черты, ни волосы, ни очи, ни фигуру, ни все
это, что с годами увянет, а потом станет лишь
прахом, а голос твой сольется со вздохами ветра.
На все это, что исчезнет как сон, как наши жизни,
но тебя, о Святая, о Сияющая, я полюбил: и буду
любить уже до конца, до последнего вздоха. Да, да -
это не пустые слова: все те, кого я любил - я помню
сияющими облаками. Всех, всех - они как звезды на
небе, а разве же звезды гаснут?.. Есть звезды более
яркие, есть более тусклые; и у меня была одна
самая яркая, вечерняя звезда, с которой я
встретился семь лет назад. Пусть же ты будешь
утренней звездой. Святая. Да - Святая, Святая, и я
плачу... плачу... Святая, Святая... Любимая! Всегда
любимая! Пусть звезда заката, и звезда рассвета -
на самом то деле одна и та же звезда, но и ту видел
я лишь мгновенье, и ее лика не помню. И не смогу
никогда ее описать, но ее помню с такой же силой,
как тогда, годы назад. И ты стала таким же светом,
и всегда будешь со мною!.. Что ж - ты никогда не
услышишь этих слов; быть может, уже и забыла обо
мне, но, если так, то пусть сегодня ночью, в
глубинах твоих сияющих снов, придут эти слова;
пусть ты и забудешь их, когда вернешься из тех
высших сфер, в этот грубый, не для тебя созданный
мир. Пусть так, но проснись со светлой, печальной,
но и счастливой слезою, и вздохни о каком-то уже
забытом, но, может быть, самым прекрасном в твоей
жизни сне...
А потом, когда Виктор сидел на
навесе, на одинокой березе, он чувствовал, что
сейчас она едет со своими многочисленными
сумками, и смотрит в окно, на небо, на облака. Он
написал на коре такие строки:
Куда уходят облака?
Куда стремятся ветры?
Истории седой века
Неужто все во власти Леты?
Неужто то, что через жизнь
Несем, как чистый пламень,
Как только смерть шепнет: "Остынь",
Уляжется под камень?
Неужто - это только сон,
Как облако растает,
Неужто смертный, тихий стон,
Весь мир, всю память разбивает?..
Но знаю, знаю твердо я,
Что там, среди светил далеких,
Зовут нездешние моря,
Из светлых образов высоких.
- И, когда он
записал эти строки, то снизошло на него
успокоенье. И это не было успокоенье бездействия
или лени - это было успокоение гармонией мира;
пониманием того, что жизнь, по сути своей,
прекрасна; и что смерть есть не конец, но один шаг
в движении Его Человеческой души. А еще он знал,
что он любим, и что он уже с нею. Что он Всегда с
Нею.
9.06.99
Хотите опубликовать свое
произведение на страницах "Литературного
полигона"? Пишите....
другие
произведения
|
